Елена Семёнова
*
*Жизнь—Государю, Честь—никому*
Генерал Фёдор Артурович Келлер
Глава 2.
Граф Федор Артурович Келлер родился 12-го октября 1857-го года в Курске, в семье военного. Представители этого старинного рода традиционно занимали высокие посты на Государевой военной и дипломатической службе. Не стал исключением и Фёдор Артурович, воспитывавшийся в приготовительном пансионе Николаевского кавалерийского училища. В это время назревала Балканская война. Боснийские сербы и болгары, находившиеся под турецким владычеством и угнетаемые магометанами, подвергались чудовищным мучениям за Христову веру. В Болгарии бесновались горцы-черкесы, бежавшие туда от русского оружия с Кавказа; привыкшие повсюду жить разбоем, они обирали крестьян, насиловали женщин, угоняли в рабство молодежь. В Боснии лютовали албанцы-арнауты. Но настал долгожданный момент, когда в славянских землях поднялось знамя восстания, и прозвучал призыв: «С верою в Бога – свобода или смерть!» Против непокорного народа двинулись турецкие войска, производившие истребления тысячами и десятками тысяч. Из отрубленных голов строились высокие башни. Привозимые в Россию болгарские сироты рассказывали своим избавителям о страшных, изощренных злодеяниях, творимых в родных селениях. Едва уцелевшие, они вспоминали о том, как перед посаженными на колья детьми черкесы живьем сдирали кожу с их родителей, как на глазах поруганных матерей солдаты в красных фесках подбрасывали и ловили на штык младенцев, как гордились иные башибузуки особенным умением – для потехи разорвать голыми руками пополам схваченного за ножки грудного ребенка. Всем сердцем откликнулись русские люди на боль братских народов: в городах и деревнях собирали пожертвования, вся огромная страна провожала отъезжавших на Балканы добровольцев.
В апреле 1877-го года произошло давно ожидаемое и призываемое русским обществом событие: Император Александр Второй объявил о начале войны с Турцией. Офицерская молодежь стремилась к жертвенному подвигу, простые солдаты и именитые генералы испытывали одни чувства. С фронта приходили вести о русском героизме и первых потерях; в России люди перечисляли крупные суммы на раненых воинов, а записывались неизвестными. 19-летний Федор Келлер без ведома родителей вступил в 1-й Лейб-драгунский Московский полк нижним чином на правах вольноопределяющегося и отправился на войну. Примером для него был двоюродный брат Федор Эдуардович Келлер, молодой подполковниа, недавно окончивший Николаевскую академию Генерального штаба и в числе нескольких тысяч русских добровольцев отправившийся на Балканы. Поступив на службу в Сербскую армию, он вскоре прославил себя дерзкой вылазкой-рекогносцировкой накануне большой битвы при Фундине, а чуть позже разгромил турок в схватках в долине Моравы. Под его началом русские и болгарские добровольцы отражали набеги головорезов-башибузуков и подавляли мятежи боснийских мусульман. Прирожденный воин, каковыми являлись все Келлеры, Федор Эдуардович был удостоен за свои ратные труды высших военных наград княжества, врученных ему сербским командованием… Его имя и сегодня помнят на Балканах наряду с именем Скобелева.
Современный исследователь так описывает переправу драгун через пограничный Дунай: «Длинные колонны пленных потянулись мимо заваленных мертвыми телами траншей. И вот, теперь кавалеристам наряду с прочими частями предстояло морозной зимой преодолеть по горным проходам хребты Балкан – подвиг, сравнимый с великими деяниями не знавших поражений суворовских богатырей. Шли налегке, оставив обозы. Узкие, скользкие тропы вились между глубоких пропастей и снежных заносов; крутость подъема не позволяла ехать верхом, вынуждая вести коней в поводу. Костры на привалах не жгли, чтобы не привлекать внимания турок. Спускаться с круч драгунам приходилось, держась за поводья лошадей, скатывавшихся вниз по склону на задах…» Испытав все тяготы войны, граф Келлер любил повторять, что на войне все трудно, а невозможного на свете нет, и считал необходимым требовать от молодых людей, мечтавших носить офицерские погоны, прослужить хоть один год вольноопределяющимся в рядах, чтобы лучше узнать внутренний мир рядовых бойцов и тем разрушить стену непонимания, столь часто возникающую, своими личными качествами приобрести их доверие и расположение.
Когда 1-й Лейб-драгунский Московский полк присоединился к колонне легендарного генерала Скобелева, Фёдор Артурович встретил своего вернувшегося из Сербии брата, только что возглавившего штаб Скобелева вместо раненого Куропаткина. В последовавших боях под Шейновым и Терновым юный «вольнопер» выказал такую молодецкую удаль, что был отмечен знаками отличия Военного Ордена – серебряными солдатскими Георгиями 3-й и 4-й степеней, пожалованными ему собственноручно Главнокомандующим армией. В день жестокого шейновского сражения, когда едва спустившиеся с горных высот пехотные батальоны под грохот барабанов и с развернутыми знаменами атаковали по открытой равнине осыпающие их огнем неприятельские редуты и укрепленный лагерь турецкого паши, отличились сразу оба Келлера. Много позже Федор Артурович с нарочитой скромностью отзывался о заслуженных в ту пору боевых наградах, неизменно сиявших на его генеральском кителе: «Сам не знаю за что! Первый крест получил по своей неопытности: ординарцем вез приказание и вместо штаба наскочил на турецкий окоп. Турки обстреляли меня, а начальство увидало и наградило. А второй крест за то, что проскакал горящий мост. Вот и все!»
Через полтора месяца после окончания войны 20-летний граф Келлер был произведен за отличие в первый офицерский чин – в прапорщики своего полка, а после выдержал в Тверском кавалерийском юнкерском училище экзамен на право производства в следующие чины.
Половину жизни Фёдор Артурович прослужил в драгунских полках, пройдя путь от командира эскадрона до полкового командира. В 1905-м году он был отправлен на усмирение переведенной на военное положение Польши. Исполняя обязанности временного Калишского генерал-губернатора, Келлер подвергся нападению революционеров: раненый и контуженный при взрыве брошенной в него бомбы, он избежал гибели лишь благодаря собственной ловкости, позволившей ему поймать снаряд на лету…
В 1907-м году Николай II назначил графа флигель-адъютантом с зачислением в свою Свиту и производством в генеральский чин. Дворцовый комендант Воейков, близко знавший Келлера в бытность его командиром Лейб-гвардии Драгунского полка, назвал Федора Артуровича в своих записках «истинно русским, кристально чистым человеком, до мозга костей проникнутым чувством долга и любви к Родине».
«Воин с головы до пят, богатырь двухметрового роста Федор Артурович Келлер в трудные моменты лично водил полки в атаку и был дважды ранен. Когда он появлялся перед полками в своей волчьей папахе, чувствовалось, как трепетали сердца обожавших его людей, готовых по первому его слову, по одному мановению руки броситься куда угодно и совершить чудеса храбрости и самопожертвования», - вспоминал А.Г. Шкуро. Такого-то человека избрали своим вождём оставшиеся в Киеве офицеры. Во время войны о генерале, по праву считавшимся лучшим кавалерийским начальником, с восторгом писали газета. Об удивительной популярности Ф.А. Келлера в русском обществе говорит тот факт, что служить к нему убегали из дома 15-летние и даже 13-летние мальчишки из вполне благополучных и даже богатых семей… Эти мальчишки оказались и в его отряде холодной киевской ночью. Один из них, чудом уцелевший юнкер, писал в эмиграции: «...В последний день перед приходом петлюровцев мы, конвойные, - самая верная была часть - решили остаться в Киеве и воевать с петлюровцами. Я получил винтовку и решил оставаться верным до последнего... и в последний день, помню, я уже с винтовкой в руках решил пообедать в городе... пошел в такой маленький ресторан в подвале, в котором мы с родителями иногда обедали... зашел туда и вижу: сидят мама, папа и Коля... я к ним присел, поставил винтовку в угол, съел там какой-то борщ или не знаю что, а потом говорю им: "До свиданья, я теперь иду воевать с петлюровцами". Они говорят: да нет, да то, да сё... "Нет, не могу. Вот иду". Взял свою винтовку в руки и пошел.
Вылез на улицу, там офицерские взводы собрались, во главе был... кажется, Скоропадский уже был сброшен, и командовал граф Келлер, тоже кавалергард, сам командует этой горсточкой офицеров, которые решили пробиваться на юг через петлюровские ряды.
Пролом на юг был очень короткий. Мы вышли на Крещатик, это главная улица Киева, впереди шел граф Келлер, за ним конвой: мы и другие офицеры, группа войсковая, - и пошли по Крещатику, впереди единственная была подвода, ломовая телега, которая везла казенные деньги и что-то еще, в основном все шли пешком, вооруженные кто винтовкой, кто карабином, кто чем; вышли мы на этот широкий Крещатик и двинулись по нему в сторону юга, не прошли ста шагов приблизительно, как вдруг перед нами стена петлюровцев, сплошная от дома до дома, все занято, их было очень много... Пешие... на нас двигаются...
Мы остановились как вкопанные, и тогда Келлер говорит, я помню эту фразу: "Заворачивай оглобли". Мы завернули оглобли и пошли обратно, и тут Келлер нам сказал: "Господа, должен вам сказать, что дело наше проиграно, расходитесь по домам, кто куда может". Мы остановились на небольшой площади, окруженные, улицы там проходили наверху над нами... И лестница была в стене вделана... И нас поливают из пулеметов и из ружей сверху, а мы на этой площади как в котловине оказались...
Келлер говорит: "Надо штурмовать эту лестницу каменную, чтобы выбить тех, кто нас там обстреливает". Мы бросились на лестницу - как ни странно, впереди были: один кадет, мальчишка лет семнадцати, и я, мы вдвоем по этой лестнице пустились, а там наверху нас поливали, при виде этого за нами другие пошли, а увидев, что добровольцы поднимаются по лестнице, наверху сиганули. Значит, мы поднялись, и тут был последний момент прощания с Келлером, его надо было спрятать. Было решено спрятать его в каком-то монастыре, и нас осталось при нем только пять человек конвойцев, остальные все рассиропились... и вот мы его проводили до этого монастыря тут же в городе... проводили до дверей, он вошел, попрощался с нами и говорит: "Теперь тоже разбредайтесь, как можете"».
Отряд графа Келлера быстро растаял, и лишь прядка 70 человек пробились с ним к Софийской площади, где получили приказание разойтись. Сам Фёдор Артурович с несколькими приближёнными направился в Михайловский монастырь.
Офицер Н.Д. Нелидов вспоминал: «Граф поместился в келлии, офицеры в монастырской чайной. На маленьком совещании решено было отпустить остатки отряда, так как сопротивление было бессмысленно.
Граф прошел к офицерам.
Там было около 40 человек. В коротких и теплых выражениях он поблагодарил гг. офицеров, с каждым из них попрощался и со слезами на глазах смотрел, с каким отчаянием уходившие в неизвестность старались испортить оружие и с какою горечью бросали его. Тяжело было всем и слезы на глазах бесстрашного героя разрывали сердце на части…»
Князь П.М. Бермонт-Авалов писал: «Имя графа было слишком популярно, - писал, - чтобы тяжелое положение его прошло бы незаметно. Не только русские сердца дрогнули в тревоге за участь графа, но даже бывшие враги его по войне - германцы сочли своим долгом принять все меры к его спасению».
Однако, генерал не пошел на попытку его освобождения, предпринятую штабом германского командования. "...Приехал полковник Купфер с германским майором. Последний предложил графу поехать в германскую комендатуру, где он ручался за безопасность. Граф, хотя и владевший прекрасно немецким языком, но глубоко не любивший немцев, по-русски, через Купфера, отказался.
Несмотря на отказ, мы вывели графа почти силой из келлии во двор и довели уже до выхода из ограды. По дороге, по просьбе майора, накинули на графа немецкую шинель и заменили его огромную папаху русской фуражкой, чему он нехотя подчинился. Когда же майор попросил его снять шашку и Георгия с шеи, чтобы эти предметы не бросались в глаза при выходе из автомобиля, граф с гневом сбросил с себя шинель и сказал: "Если вы меня хотите одеть совершенно немцем, то я никуда не пойду". После чего он повернулся и ушел обратно в келлию. Ни мольбы, ни угрозы не могли уже изменить его решения", - вспоминал Н.Д. Нелидов.
В это время в монастырь явились петлюровцы и начали производить обыск. По воспоминаниям генерала В. Н. Воейкова, «монахи предложили графу Келлеру провести его потайным ходом в обысканный уже корпус; но генерал не только не согласился на это, но приказал одному из адъютантов сообщить производившим обыск, что он находится в монастыре. Тотчас же прибыл патруль, объявивший графа и его адъютантов арестованными, и к ним был поставлен караул из сечевых стрельцов...»
Находясь под арестом, Келлер писал в дневнике: «Просидев несколько дней под караулом, я убедился, что мои опасения были напрасны, все чины караула относились все время к нам не только вежливо, но даже предупредительно и я ни одного слова упрека предъявить им не могу, а, напротив, должен быть благодарен как командиру батареи, так и солдатам за те мелкие услуги, которыми они облегчали наше заключение. Эти дни памятны мне еще и тем милым самоотверженным отношением к нам нескольких дам, живущих в Киеве. Так, М. . Сливинская, которой родной сын был арестован и муж далеко не в безопасности, все же находила время ежедневно заходить к нам, приносить нам продукты и справляться о наших нуждах. Елена Николаевна Бенуа ежедневно находила время прибегать к нам с другого края Киева, приносить папиросы, съедобное и нашла даже где-то на мой рост штатское платье на тот случай, что от меня потребуют, чтобы я снял погоны. Моя милая племянница Н. Келлер, с которой я только один раз встретился на пять минут, несмотря на то, что была покинута, без денег, своим мужем в Киеве и что при падении несколько дней тому назад ушибла себе ногу, ежедневно приходила нас навещать и заваливала нас котлетами, ветчиной, колбасой и даже конфетами. Как я был бы счастлив, если в будущем мне удастся услужить и сделать доброе этим славным русским женщинам.
(…)
Часов около 11 вошел к нам в келлию командир батареи с довольно смущенным видом, на который я, привыкший за последние дни относиться к нашим сторожам с доверием, не обратил внимания, и заявил мне, что он получил приказание меня обезоружить. Одновременно с ним вошли 3 солдата, сразу наведшие винтовки на меня. На мой вопрос, откуда исходит такое приказание, он мне ответил, что от коменданта. Вся эта компания, несмотря на усилие казаться воинственной и решительной, скорее показалась мне смешной, т. к. командир, ставший между мной и дверью, ведущей в мою спальню, где было мое оружие, с трудом вытащил свой револьвер, а его подчиненные очевидно с винтовками были мало знакомы, так что у одного из них затвор был не довернут, а другой, наведя на меня дуло, копался, стараясь засунуть патрон в коробку, что ему плохо удавалось. Я в это время сидел на диване и, если захотел бы, то, конечно, успел бы до первого выстрела отскочить за дверь, но этим мог бы вызвать стрельбу по моим ординарцам, к тому же обращение к нам последних дней доказало, что оскорблений и истязаний ожидать мне нечего. Правда, я не ждал обезоружения, так как после трех дней, в которые я не воспользовался оружием и не нарушил данного мною честного слова ни обороняться, ни бежать, казалось бы, должны отпасть всякие сомнения насчет нашего дальнейшего поведения. Очевидно все клонилось только к исполнению формальности и того, что эти люди прочли в уставах, и силятся исполнить все по правилам уставов и инструкций, но делают это часто невпопад, что, конечно, немудрено при молодости армии. Моя шашка и револьвер были взяты, я остался сидеть на диване, не протестуя, но очевидно мой насмешливый вид оскорбил одного из солдат, так как он задал мне вопрос: "Разве это смешно?" - На это я ответил: "Конечно смешно наводить три винтовки на безоружного старика, которого этим ведь не испугаешь. Лучше было бы просто попросить его и взять оружие".
Ф.А. Келлер, не раз бывавший на краю смерти (за войну он получил три ранения, из которых два тяжёлых), давно перестал бояться её, и теперь основной заботой его было спасти остававшийся при нем "отрядный штандарт" - неодушевленный символ его воинской чести. В этом ему, рискуя жизнью, помог епископ Нестор, вспоминавший: «…По окончании Литургии я решил исполнить поручение графа Келлера и постарался пройти к нему. Без панагии на груди, под видом простого монаха с просфорой, я прошел в дверь, где был расположен штаб сечевиков, и, поднявшись на 2-й этаж, не обращая внимания на часовых, стоявших у келлии графа, смело открыл дверь и прошел к пленнику. Быстро благословив узников и приняв от графа пакет, я тотчас же вышел из комнаты. Стражи уже у дверей не было.
Конечно, я сразу понял, что мне грозит опасность, и был готов ко всяким неожиданностям.
Только лишь я подошел к крыльцу, чтобы выйти за ограду обители, как из комнаты штаба выбежали какие-то петлюровские офицеры и закричали на меня по-украински - на каком основании был я у графа Келлера без разрешения. Я ответил им по украински же: "шо це таке, я ж монах, та принес святый хлиб до графа, та и все".
В ответ я получил удар по затылку кулаком и пинок в спину такой, что у меня искры из глаз посыпались, и я кубарем полетел со ступеней крыльца за ограду.
Очнувшись и встав с земли, я пошел, не оглядываясь, вокруг храма, думая только о том, чтобы скорее унести ноги, так как иначе меня неминуемо должны были арестовать.
Вход в корпус, где находилась моя келлия, был рядом с крыльцом штаба, но, чтобы замести следы, я не пошел прямо к себе, а обошел храм.
Через две минуты уже по всему двору монастыря бегали солдаты и кричали: "где тот монах, що ходыв до грахва Келлера?"".
Глава 3.
"Граф Келлер был чрезвычайно заботлив о подчиненных; особенное внимание он обращал на то, чтобы люди были всегда хорошо накормлены, а также на постановку дела ухода за ранеными, которое, несмотря на трудные условия войны, было поставлено образцово. Он знал психологию солдата и казака. Встречая раненых, выносимых из боя, каждого расспрашивал, успокаивал и умел обласкать. С маленькими людьми был ровен в обращении и в высшей степени деликатен; со старшими начальниками несколько суховат", - писал А.Г. Шкуро о своём командире, которого, несмотря на нелёгкий характер, по воспоминаниям современника, "любили боевые товарищи-офицеры и нижние чины, из которых последние называли его просто "Граф". Лермонтовское «слуга Царю, отец солдатам» как нельзя лучше определяет личность Фёдора Артуровича.
Даже в самые тяжёлые периоды войны, в ходе которой граф почти постоянно находился либо непосредственно на линии огня, либо поблизости от нее, он не забывал о нижних чинах и всегда следил за их довольствием, принимая меры по обеспечению их всем необходимым, проверял на вкус содержимое солдатских котлов, строго взыскивая, если оно было недостаточно хорошего качества. Зная это, интенданты в 3-м кавалерийском корпусе, в отличие от других частей, не рисковали воровать продукты. По приказу Келлера горячую пищу выдавали нижним чинам не менее 2-х раз в день, когда в других частях они не всегда получали её и раз в сутки. С огромным вниманием относился Фёдор Артурович и к здоровью своих солдат, лично интересуясь состоянием раненых. Командир 10-го гусарского Ингерманландского полка полковник В. В. Чеславский вспоминал, что граф Келлер сам "два раза в сутки обходил всех больных, следя, чтобы у каждого больного были у ног бутылки с горячей водой и чтобы растирали тех, у кого сильная рвота и корчи. Отдавая должное графу, он совершенно игнорировал опасность заразиться – подходил к тяжело больным и сам растирал им руки, пробовал, горяча ли вода в бутылках, разговаривал, утешал больных, что холера у них в легкой форме, никто еще не умер и, наверное, смертных случаев не будет. Это сильно ободряло больных солдат морально".
Во время эпидемии холеры по приказу Келлера среди чинов корпуса в пищу стала добавляться лимонная кислота, была увеличена норма чая, в рацион был включен рис, "поскольку было установлено, что он благоприятно сказывается на желудке", командующий лично следил за тем, чтобы кашевары его хорошо разваривали, так как благотворное воздействие этой пищи наблюдалось лишь в случае его хорошей обработки. Однажды Фёдор Артурович вызвал на совещание всех командиров полков и стал распекать их за невнимание к больным.
- Что же мы можем больше сделать? – поднялся командир конно-артиллерийского дивизиона. - Все, что от нас зависело, и что Вы требовали, мы выполнили, а прекратить холеру не в наших силах.
Келлер вскочил со своего стула, ударил кулаком по столу и закричал:
- Вы еще смеете говорить, что вы все сделали и больше ничем помочь не можете, так я вам покажу, что вы еще можете сделать, – и, обратившись к начальнику штаба, добавил:
- Я назначаю командиров полков ночными дежурными по холерным баракам, и вы распределите им очередь.
С этими словами граф хлопнул дверью и вышел из комнаты.
Федор Артурович Келлер очень внимательно относился к вопросу соблюдения достоинства рядовых чинов. "Солдату внушают на словах о высоком звании воина, а не так еще давно на оградах парков, скверов и при входах на гулянки он мог прочесть: "Собак не водить", а рядом – "Нижним чинам вход воспрещается". Распоряжение "По таким-то улицам нижним чинам не ходить" мне приходилось читать еще не так давно в приказах по гарнизону. Объяснялись такие распоряжения тем, что солдаты стесняют публику, держать себя на гуляниях не умеют, так же как не умеют ходить по людным улицам, и показываются иногда очень грязно одетыми. Пора, казалось бы, переменить взгляд на солдата, пора посмотреть на него как на взрослого, полноправного человека, отвечающего за свои проступки и поведение, и пора воспитывать его в этом направлении, выказывая ему полное доверие, но в то же время безустанно и строго требуя от него трезвого поведения, сохранения воинского достоинства и умения себя держать на улицах и в людных местах. За малейший же проступок или отступление от приличия и добропорядочности беспощадно взыскивать с него. Только этим способом мы воспитаем самостоятельных твердых людей, которые привыкнут сами следить за собой и отвечать за свои поступки и поведение, будут их обдумывать и взвешивать, а не тех недомыслей, полудетей, которые, вырвавшись из-под глаз начальника на свободу, способны напиться до потери сознания и своей распущенностью коробить общество и ронять достоинство воинского знамени. Воспитание, которое я отстаиваю, не сразу, конечно, принесет желательные плоды и породит вначале много хлопот и неприятностей, но не пройдет и двух лет, как облик нашего нижнего чина, самосознание его и уважение к себе самому совершенно изменится", - писал он. Решительно пресекал генерал и случаи рукоприкладства. Об этом свидетельствует один из его приказов: "Посетив 12 апреля лазарет 5-го Проскуровского отряда Красного Креста, я заметил солдата 5-го эскадрона 10-го драгунского Новгородского полка Луку Секиренко, поступившего туда с прободением барабанной перепонки. По его заявлению, это увечье ему нанес вахмистр того же эскадрона Нарусевич. Из произведенного по моему приказанию дознания выяснилось, что подпрапорщик Нарусевич два раза ударил драгуна Секиренко по уху за то, что последний будто бы недостаточно хорошо вычистил лошадь. Однако это опровергается показаниями свидетелей. Избиение солдат я преследовал еще в мирное время и тем более считаю это недопустимым в период военных действий, так как оно выводит людей, призванных для защиты Родины, из строя. По моему мнению, это неподобающий способ отношений, являющийся преступлением. Приказываю немедленно арестовать и предать вахмистра Нарусевича корпусному суду при штабе 9-й армии. Начальнику 10-й кавалерийской дивизии донести мне, насколько виновато в этом незаконном обращении с нижними чинами командование 10-го драгунского Новгородского полка".
Надо заметить, что за те или иные проступки Ф.А. Келлер строго взыскивал с виновных и подвергал их примерному наказанию, «не посмотрев на доблести и чин». Даже высокое заступничество не могло оказать влияние на генерала. Даже мелкие упущения граф не спускал, считая, что развал начнётся именно с них. Во многих случаях, если он находил приговор военно-полевых судов чрезмерно суровым или, наоборот, чересчур мягким, Федор Артурович лично вмешивался в их работу. И в большинстве случаев такое вмешательство было оправданным. Так он отменил судебное решение в отношении солдата 10-го уланского Одесского полка Григория Хололеенко, который прострелил себе ногу из винтовки. Келлер отменил "самострелу" наказание 20 сутками ареста и освободил его, будучи, очевидно, твердо уверенным в том, что солдат исправится…
Неудивительно, что подчинённые искренне боготворили своего сурового, но заботливого отца-командира. Граф Келлер уже одним видом своим внушал уверенность, уважение к себе. «Его внешность: высокая, стройная, хорошо подобранная фигура старого кавалериста, два Георгиевских креста на изящно сшитом кителе, доброе выражение на красивом, энергичном лице с выразительными, проникающими в самую душу глазами. За время нашей службы при 3-ем конном корпусе я хорошо изучил графа и полюбил его всей душой, равно как и мои подчиненные, положительно не чаявшие в нем души…» - писал А.Г. Шкуро.
Одной из первостепенных задач для Ф.А. Келлера было обучение и воспитание подчиненных. И до, и во время Великой войны Федор Артурович старался развивать лучшие качества как офицеров, так и нижних чинов и внимательно следил за тем, чтобы их подготовка была на должном уровне, понимая, что в противном случае о победах можно забыть. «Вся наша работа должна быть направлена к тому, чтобы выработать сознательного отдельного бойца и начальника, умеющего оценить условия, в которых он находится, и принять, не ожидая приказания, соответствующие решения для нанесения противнику удара, сохранив свои силы. А это возможно только тогда, когда у каждого младшего начальника тверда вера в себя, когда он умеет оценить положение находящегося перед ним неприятеля, к какому бы роду войск он ни принадлежал, умеет оценить и воспользоваться открывающимися ему шансами на успех и умеет не упустить выгодную минуту для нанесения ему поражения и для атаки», - писал он.
В отношении к русскому солдату Келлер шёл по стопам А. В. Суворова и М. Д. Скобелева. Федор Артурович решительно не соглашался с теми офицерами, которые считали русского солдата отсталым и значительно уступающим в знаниях и умениях нижним чинам западных армий. В 1914-м году генерал, имевший за плечами огромный опыт и как никто другой знавший и любивший своих подчиненных, в последнем выпуске брошюры "Несколько кавалерийских вопросов" посвятил проблеме воспитания рядового состава отдельный раздел: "Ознакомившись близко с нашим солдатом на войне, прозаведовав пять лет новобранцами, прокомандовав более десяти лет эскадронами и девять лет отдельными частями, я убедился в том, что все зависит от воспитания и обучения нашего солдата, – указывал он. – (…) Наш солдат в сравнении с солдатом западных армий, так сказать, школьно или научно действительно менее развит, но сметки и природного ума у него не меньше, а несравненно больше, чем у всякого немца или француза, и это объясняется очень просто: западный простолюдин, по большей части житель города или ферм, где ему незнакома ни дикая природа, с которой приходится на каждом шагу бороться, ни десятиверстные пространства, на которых уже с малых лет приходится ориентироваться нашему крестьянину. (…)
Пущенная кем-то фраза о высоком развитии солдата западных армий сравнительно с нашим принята без всякой поверки (надо полагать в силу нашей всегдашней готовности к самооплеванию) на веру и чуть ли не за аксиому, против которой никто даже не считает возможным поднять своего голоса. Наш солдат не развит, наш солдат не любит военного дела и способен действовать только в массе под непосредственным надзором и при подсказе начальника и все его признаваемое в лучшем случае достоинство выражается в покорности, выносливости и, в последнее время, даже заподозренной любви к Отечеству. (…)…Тот, кто дал себе труд хоть немного ближе узнать русского солдата, кто интересовался его бытом, кто немного проник в его миросозерцание, его взгляды, наклонности и слабости, тот не мог не убедиться в том, что составленное о нашем солдате мнение совершенно не соответствует истине и что все зависит от того, как приняться за его воспитание и обучение".
Выводы, сделанные Ф. А. Келлером на основании многолетнего опыта, он настойчиво воплощал в жизнь в своих частях: "Для того чтобы человек отнесся к делу с интересом и сознательно, необходимо его личное участие в исполнении задачи и возможность проявить свою хоть маленькую инициативу, – писал Федор Артурович. – У него должно быть сознание в том, что личное его маленькое "я" играет роль и все же хоть немного способствует достижению общего большого дела. Обстановка, общий план и выполнение целого, иногда сложного маневра, солдату не могут быть понятны, для этого требуется подготовка и знания, ему недоступные. Но зато мелочи маневра, в общей сложности имеющие часто громадное значение, как, например, своевременная доставка донесения, работа отдельного дозора и разъезда, перехват донесения, умение пробраться незамеченным сквозь сторожевое охранение противника, открытие и своевременное отогнание назойливо следящего за отрядом неприятельского разъезда и т.д., для него понятны и интересны, и, развивая в солдате удаль, умение применяться и пользоваться местностью, сметку и решимость, подготовляют его к исполнению того, что от него потребуется в военное время".
Думается, что далеко не в последнюю очередь именно такой подход Федора Артуровича к обучению и воспитанию стал одним из слагаемых успеха "келлеровцев" в годы войны. 3-й кавалерийский корпус стал в годы Великой войны своеобразной кузницей кадров: немало воевавших в его рядах офицеров стали впоследствии известными военачальниками, проявившими себя как в ходе Мировой, так и во время Гражданской войн. Вот, лишь краткий перечень наиболее известных «келлеровцев»: П.Н. Краснов, воевавший в Великую войну непосредственно под командованием Ф. А. Келлера в рядах 1-й Донской казачьей дивизии, а позднее, в сентябре 1917 года, ставший последним командиром 3-го кавалерийского корпуса и оставивший в своих воспоминаниях теплые строки о своем корпусном командире, И.Г. Барбович, один из самых известных кавалерийских начальников белых на Юге России во время Гражданской войны, высоко ценимый П.Н. Врангелем, а позже руководитель одного из отделов Русского общевоинского союза, А.И. Дутов, будущий атаман Оренбургского казачьего войска и один из лидеров русской контрреволюции, известный деятель белого движения Б.Р. Хрещатицкий и А.Г. Шкуро, А.М. Крымов, позднее заменивший Келлера на посту начальника корпуса, а также два будущих советских маршала, Г.К. Жуков и А.М. Василевский…
Занявшие Киев петлюровцы жестоко расправлялись с офицерами. Мариинский парк в Киев превратился в братскую могилу офицеров Русской Армии и Флота.
В дневнике вдовствующей Государыни Марии Феодоровны сохранились такие записи:
(16.12.1918): "…Говорят, будто убиты граф Келлер и все члены его штаба, - это страшное несчастье, ведь он самый разумный и самый энергичный из всех и знал, что нужно делать. Все же остальные действуют словно бы вслепую".
(28.1.1919): "Приняла двух офицеров моего Псковского полка, прибывших из Ростова. Я испытала душевное потрясение, снова увидевшись с ними после всех этих страшных событий, случившихся в наше грустное время. Слушать их было весьма интересно, они рассказывали о героической смерти бедного графа Келлера и Пантелеева. Когда эти мерзавцы явились, он вышел к ним и сказал: "Я знаю, что вы хотите убить меня, но прежде я хотел бы помолиться Господу". Закончив молитву, он встал между двумя своими адъютантами - Пантелеевым и Ивановым - и сам скомандовал: "Пли!" Истинный герой и христианин! Какая невосполнимая потеря - и ведь совсем ни за что!"
Это случилось в ночь с 20 на 21 марта. Казаки Черноморского коша, слывшие среди современников "большевиствующими", пришли в Михайловский монастырь за графом и состоящими при нем офицерами. Арестованным они заявили, что намереваются перевести их в Лукьяновскую тюрьму. Генерал В.Н. Воейков вспоминал: "21-го декабря, в 11 часов вечера, как я впоследствии узнал, арестованных приказано было препроводить в помещение контрразведки, где находились в заключении гетманские министры и русские общественные деятели. Одновременно с выводом графа Келлера и его адъютантов, на монастырском дворе солдаты запрягли телегу. Арестованных повели по Большой Владимирской, мимо памятника Богдана Хмельницкого, по трамвайным путям. Едва они достигли того места, где пути несколько отклоняются в сторону сквера, из засады, почти в упор, грянул залп. Сраженный несколькими пулями, упал полковник Пантелеев. Тотчас патрульные открыли огонь в спину уцелевшим после залпа графу Келлеру и штабс-ротмистру Иванову. Граф был убит пулей в затылок, а штабс-ротмистр Иванов - пулей в голову и 4-мя штыковыми ударами. Окончив свою работу, доблестные республиканские солдаты разбежались. Трупы были взвалены на подоспевшую к месту убийства телегу, которая была отвезена в Михайловский монастырь и брошена сопровождавшими ее солдатами на произвол судьбы. Через некоторое время монахи доставили повозку с трупами в военный госпиталь. На следующий день тела убитых были выставлены в анатомическом театре. Родными и друзьями опознаны были Главнокомандующий Северной армией генерал граф Келлер, полковник Пантелеев и штабс-ротмистр Иванов".
В теле Федора Артуровича было одиннадцать пулевых ран. Саблю убитого генерала поднесли «головному атаману» Петлюре. Вмерзшая рядом с памятником кровь Келлера через несколько дней оттаяла, что среди киевлян породило поверье, будто кровь эта и впредь «не высохнет и ляжет на голову Украины»…
Граф Фёдор Артурович Келлер воплощал собой лучшие черты русского офицерства, того офицерства, в традициях которого была старинная заповедь: душу – Богу, сердце – Даме, жизнь – Государю, честь – никому. В соответствии с этими принципами он и жил, сохраняя всю жизнь глубокую веру в Господа, верность Династии, Государю, которому присягал и при деде которого начинал свой славный путь, и честь, ни толикой которой он не пожертвовал сиюминутным обстоятельствам, предпочтя смерть. Его жена родила ему двоих сыновей и дочь. Все они прожили долгую жизнь и обрели последнее пристанище на чужбине…
